Дом на Герцена: история одной семьи
В редакцию ПроВладимира пришло письмо, которое мы не могли оставить без внимания:
«Я не претендую на вакансию корреспондента, но меня тронули ваши слова: «мы любим Владимир». Как-то просто и ясно. Поэтому мне захотелось поделиться с вами историей родного дома и своей семьи. Родители переехали в Подмосковье, когда мне было 8 лет, но душа моя все бродит по владимирским улицам… И в самое тяжкое время (для меня это были девяностые) я хотела только одного: успеть добраться до Владимира, чтоб умереть на его улице. Тогда все нипочем. Я ничего не стала писать специально. Рассказ мой – это письмо сыну в Аргентину, где он живет уже более десяти лет. Просто он спрашивал о корнях. И я ответила. Читайте, смотрите, извините, если побеспокоила зря. Елена Дума (в девичестве Харламова)»
Мы действительно очень любим Владимир и искренне рады, что читатели делятся с нами воспоминаниями и занимательными фактами о нем. Тем более как в данном случае, когда истории конкретных людей тесно переплетены с историей города.
Редакция приняла решение опубликовать это «письмо в письме» – в авторском варианте с минимальными правками. Думаем, вам тоже будет интересно.
«Скрижаль, сыночек, – это каменная табличка, на которой писались заповеди в древние времена. Потом скрижалями стали называть просто отметки, меты времени. То, что время оставило нам в наследство.
Вот он, тот домишко во Владимире, куда меня привезли из роддома. На черно-белом фото видно, какой он ветхий, дом номер 5 по улице Герцена. И это фото еще советских времен…
Теперь по порядку:
Самые далекие воспоминания отсылают нас к Акиму Харламову (~1850 год). Это мой прапрадед. Служил он священником на старом теперь владимирском кладбище. Имел, как видишь, и боевые какие-то награды. Тогда Россия с турками воевала… Очень он обрадовался, когда ему дали целый приход в селе Баскаки рядом с Владимиром. Это несколько деревень на обслуживание. Там семья его зажила посытнее.
Старшая дочь его, Александра Акимовна, вышла замуж за Степана Батурина. Сын их, Павел Батурин, и был вторым комиссаром у Чапаева. С ним и погиб на реке Урал.
Наша же линия жизни ведется от второго его ребенка, сына Александра Акимовича, который женился на Соловьевой Александре Дмитриевне. Отсюда и начинается история дома. Дело в том, что Дмитрий Соловьев, отец её, купцом был. И строил он этот дом вместе с купцом Беловым. Стройматериалы ему поставлял. На остальную же стоимость дома у него занял. А незадолго до полной выплаты долга вдруг скончался. Тогда жена его, Соловьева Евдокия Михайловна, пошла к Белову с вопросом про долг. «Я с покойников денег не беру», – ответил ей Белов.
Так стала моя прапрабабушка, Соловьева Евдокия Михайловна, владелицей этого дома году этак в 1890. С Беловым, строителем этого дома, связана грустная история: когда в революцию увидала его Евдокия Михайловна на паперти около Успенского Собора среди нищих, то пригласила жить к себе, в тот дом, который он и построил. Но большевики запретили ей «укрывать» контру (Белов был купцом известным). Собрала она ему котомочку в дорогу, да и отправила с богом из дому. Так и пропал он, сердешный…как многие и многие люди деловые и смышленые пропали в те лихие годы…
Генералом же стал сын Евдокии Михайловны, Павел Дмитриевич. То есть брат моей прабабушки Александры Дмитриевны. Генерал перед революцией осел в Тифлисе (теперешний Тбилиси, Грузия). Выдал полиции секреты революционных масонов, очевидно связанные с подготовкой очередного убийства, за что и был отравлен вместе с женой своим семейным врачом – масоном в 1912 году. Похоронен во Владимире около Вознесенской церкви (за стадионом). Кладбище было разграблено в годы революционной голодухи.
В революционные и послереволюционные годы в доме вместе с матерью, Евдокией Михайловной, жила незамужняя сестра Александры Дмитриевны и Павла Дмитриевича. От всего дома тогда Соловьевым большевики оставили уже только половину. В другую половину вселился нуждающийся пролетариат… А Евдокия Михайловна сама уже нуждалась в уходе. Тем более что с незамужней дочерью её (имя неизвестно) случилась пренеприятнейшая история, в результате которой она немножко спятила… Дело в том, что в отсутствие матери к ней заглянули какие-то люди в шинелях царской армии без отличительных знаков, и сказали ей, что они скрываются от большевиков и очень голодны. Приняв их за беглых «господ офицеров», бедняжка решила накормить их на столовом серебре (серебряные сервизы стоили целое состояние). А когда вышла принести напитки, то, вернувшись, не застала ни «господ», ни столового серебра. Бабушка рассказывала мне, что она не то завизжала, не то закричала так, что слышно на улице было: «Гаспадаааа»… И дико захохотала…
Семья Александра Акимовича, однако, не торопилась возвращаться в город из Баскаков к стареющей Евдокии Михайловне и больной сестре, поскольку везде свирепствовал голод, и только в деревне как-то еще можно было прожить. Александр Акимович Харламов также стал священником. В дом Соловьевых они въехали только году в 1928 в связи с начавшейся в деревнях коллективизацией. Дома священников громили и жгли, а самих отправляли в Сибирь. Но «несознательные» баскаковские крестьяне спасли своего батюшку с женой, отправив их ночью на подводе во Владимир. Они настолько уважали Александра Акимовича, что на следующий день прислали во Владимир еще три подводы, на двух из которых были нетронутые вещи, а на третьей – книги. По-видимому, люди понимали их ценность. И это после приказа всё разграбить. Дом священника в Баскаках, однако, сожгли…
Так мой прадед Александр Акимович поселился во владимирском доме. У них с Александрой Дмитриевной было 3 дочери и 2 сына.
Старшая дочь Анна вышла замуж за Дивакова Константина Гавриловича, профессора Горьковского строительного института, где позже учился мой отец, Харламов Владимир Алексеевич.
Дочь Вера Александровна всю жизнь была сельской учительницей, умерла в Симе.
Дочь Татьяна Александровна всю жизнь прожила и умерла во Владимире.
Младший сын Василий Александрович стал инженером и по распределению уехал работать в Челябинск, где осел навсегда.
Старший сын Алексей Александрович и есть мой дед.
Окончил семинарию в 1917 году. Стал красным комиссаром, чтоб выжить (А, может, и по смене убеждений). В партию был принят только на фронте после опасного задания. После войны работал завучем в школе рабочей молодежи. Умер от несчастного случая 7 ноября 1962 года, в праздник Великой Октябрьской Социалистической Революции, потому что торопился в школу и упал на дороге, когда утром ходил за молоком в магазин (до работы). Милицейская машина тоже торопилась на празднование и не смогла сбросить скорость…
Фотография большой семьи – это фотография Титовых, семьи моей владимирской бабушки. (Она как раз посередине. В тяжелые годы, в отчаянии, наверное, не раз хотела порвать фотографию.) Мать ее звали Сазонова Прасковья Павловна. И Титовы и Сазоновы были владимирскими купцами. Дом их был как раз напротив Княгининого Монастыря (не сохранился).
Старший брат бабушки, Николай Петрович, был низшим чином в царской армии. Однако в революцию его вместе с остальными чинами солдатам было приказано расстрелять. Парень из солдатского комитета помог ему бежать. А уж далее Николай устроился на службу в красную армию, поскольку политика партии коммунистов стала более вменяемой: стали призывать на службу военспецов (специалистов из армии царской). Долго он не прослужил. Демобилизовавшись, устроился на работу лесником и всю оставшуюся жизнь прожил в лесной избе.
Следующий брат, Павел Титов, осел в Нукусе, в Казахстане, куда его направили работать председателем колхоза.
Брат Борис служил в НКВД (теперешнее ФСБ), в охране стратегически важных объектов. Видимо сказалось отношение к его непролетарскому прошлому. Не очень-то его ценили: он облучился на ленинградской атомной станции и умер от лучевухи (лучевой болезни). Бабушка моя помнила, как одно время, до отъезда его, носила ему обеды в Рождественский Монастырь, где большевики оставили одни, добротные очень, подвалы под нужды НКВД. (Но все равно – новодела я не люблю, не признаю в принципе. Что было с памятником, со страной, все ценно только взаправду.)
А вот младший брат Евгений был весьма успешным: он был военным летчиком и со временем поселился в Москве. Однако даже я помню, как родители мои обсуждали вопрос, что дядя Евгений не очень-то приветлив с бедноватой родней.
Сестра Екатерина работала учительницей, потом на фабрике.
Бабушка Соня, которую даже я помню, была врачом.
Бабушка Надя всю жизнь проработала медсестрой. Говорят, что в институт учиться на врача ее не пустили из-за непролетарского происхождения, потому что других причин не было: Надежда Петровна была весьма талантлива в ученьи. У бабы Сони был муж снабженец, который смог «пробить» ей образование.
А моя любимая, родная моя бабуленька Настя (Анастасия Петровна) – это она такая красавица в белой блузке на фотографии выпускного класса женской гимназии – она всю жизнь учительницей была с 1918 года, года выпуска из гимназии. Говорила ли я тебе, что были у нее две ученицы, которые поздравляли ее с днем рождения в течение шестидесяти лет сквозь все лишения и войны!!!»